Tenzing Norgay

источник:
http://board.buddhist.ru/showthread.php?t=16233

Сообщение от Нико

Моя вторая мама, по имени Нима, мама моего мужа, скончалась в Дхарамсале от рака последней стадии два дня тому назад, в возрасте 64 года. Мне хотелось бы поделиться впечатлениями от того, насколько различен подход к смерти в тибетском обществе и на Западе, в том числе и в России. Только потому пишу об этом – исключительно для людей, занимающихся будизмом, для того, чтобы они постоянно памятовали о непостоянстве и смерти, а также – чтобы немного узнали о тибетских обычаях, которые сильно расходятся с нашими, российскими. Другой причины нет – для меня это глубоко интимный вопрос, и не хотелось бы делиться своими личными переживаниями с незнакомыми людьми, если бы не было мысли о том, что это рано или поздно произойдёт с нашими близкими, и с нами тоже.

Семья моего мужа – выходцы из тибетской местности Киронг (Уцанг, к юго-западу от Лхасы), и все беженцы из той же местности обитают в Дхарамсале на одной улице – Типа Роуд. С давних пор эти люди, будь они прямыми родственнниками, односельчанами из Тибета или лишь соседями, прибывшими в Дхарамсалу из одной и той же тибетской колонии на юге Индии, что в Колегале, образовали некое сообщество взаимопомощи, т.е. никто из них не остаётся равнодушным к беде, произошедшей в одной из семей.

Мама моего мужа год назад перенесла операцию по удалению желчного пузыря с камнями. Никто и не мог подумать, что эта, казалось бы, простая операция, повлечёт за собой тяжелейшие последствия, т.к., по-видимому, у неё был редкий случай рака желчного пузыря. В январе этого года, когда она была в Бодхгайе на учениях Е.С. Далай-ламы, она стала чувствовать, что на месте послеоперационного шва возникло уплотнение. Никто из нас, несведущих, тогда не придал этому значения, все убеждали её, что это просто её ощущения. Но с тех пор нарыв увеличивался и в конечном итоге превратился в огромную гнойную шишку. Мы обращались в лучшие клиники Дели, но никто из врачей не мог ей помочь, т.к. было определено, что у неё последняя стадия рака с метастазами.

Последние месяцы мама провела в постели в положении сидя, уткнувшись головой в подушку. Она то и дело просила поменять её положение, т.к. испытывала сильнейший дискомфорт от нахождения в одном месте. Последний месяц её жизни это положение – то сидя, то полулёжа, – приходилось менять каждые два часа, днём и ночью.

Как и в случае с остальными тяжёло больными раком, состояние постепенно ухудшалось, и вскоре она перестала есть и самостоятельно ходить в туалет. Её сын и брат её мужа (известный йогин-отшельник Ген Пунцог) неотлучно находились при ней, самоотверженно и не спя ночами ухаживая за её нуждами, обмывая её и прочее. Неоднократно проводились молебны за её выздоровление. Наконец, были совершены две вещи. Во-первых, родственники заказали в одном из монастырей Дхарамсалы обширную молитву «Гья-щи», в ходе которой делаются и подносятся сто торма, и т.д. Тибетцы верят, что в результате этого большого молебна больной либо выздоровеет, либо быстро умрёт. Во-вторых, мы обратились за помощью к нашему милосердному Учителю Богдо-гегену Ринпоче, который дал маме освящённую воду, красную ленточку на шею, благословлённую Его Святейшеством Далай-ламой, и обещал за неё помолиться. При этом Ринпоче отметил: «Не беспокойтесь. Все, кто рождён, должен умереть». Это было за день до кончины моей второй мамы.

Признаюсь, в последний месяц я была так занята неотложной работой, что сидела все дни и ночи за компьютером, в то время как все заботы о маме выпали на долю моего мужа и его дяди, ламы-монаха -- Ген Пунцога. Лишь в день её смерти какое-то сильное интуитивное чувство заставило меня бросить все дела и пойти к ней. За минувшие пару недель, что я её не видела, в ней произошли огромные перемены – отеки спали, и она превратилась в скелет, обтянутый костями. Она постанывала тонким голосом и жаловалась на темноту в глазах. У неё не осталось сил. Пару раз мы сменили её положение в кровати, и, наконец, она словно заснула, оперевшись головой о подушки, сидя со скрещенными ногами. Постепенно её дыхание изменилось – вдохи стали короткими, а выдохи – длинными, точно так, как описываются признаки умирания в буддийских учениях. Она словно уснула... Моя добрая мама...

Ген Пунцог, мастер тантры, быстро отметил все эти знаки, но сразу нам ничего не сказал. Хотя мама была ещё жива, он позвал меня сделать вместе с ним подношение «сур», которое обычно проводят для умерших, находящихся в состоянии бардо. Он объяснил мне, что подношение «сур» имеет ту же силу, что и подношение торма, -- оно предназначено для всех бесплотных существ во всех мирах. В условиях Дхарамсалы оно проводится следующим образом: на газовой горелке сжигается несколько кусков сухого коровьего помёта, а потом, когда он как следует задымится, его помещают в большой алюминиевый котелок и посыпают сверху цампой (обжаренной ячменной мукой). Всё это продолжает дымиться в котелке, и тогда его выносят на балкон (или, если покойник ещё лежит в доме, в его комнату). Смесь этих запахов, как считают тибетцы, является пищей для существ бардо и пр.

В тот вечер Ген Пунцог вынес котелок с суром на балкон, и мы с ним вместе прочитали молитвы по особой садхане, связанной с Авалокитешварой (ранее мне не знакомой). После этого ритуала мы пошли посмотреть на маму, и, понаблюдав за её утихающим дыханием, Ген невозмутимо поставил у её изголовья стул и сказал, что на этот раз будет читать молитвы рядом с нею. Опять же, он ни одним словом не дал понять, что она умирает.

В тот день, когда я пришла в дом моей второй мамы, у меня возникло отчётливое желание, что нужно приготовить много еды. Я решила сделать тибетское излюбленное блюдо – тентук, т.е. лапшу на овощах (на сей раз без мяса, потому что Ген – вегетарианец), и стала её варить. Мы с Тензином при этом прислушивались из кухни к молитвами, которые Ген читал громким голосом. Я поняла, что он читает молитву о рождении в Дэвачен, и мне всё стало ясно. Мама уходит. Я то и дело забегала в её комнату, прислушивалась к дыханию, которое становилось всё тише, и, наконец, вообще его не услышала. Ген прижал пальцы к её виску, долго их там держал, и в итоге сказал ровным голосом: «Хорошо». И продолжил молитвы. Я присмотрелась к маминому лицу – и поняла, что она не дышит, а характерная пелена, которая была видна скровь щёлочку в закрытых глазах, была признаком смерти.

Но сознание ещё находилось в теле. Постепенно Ген Пунцог перешёл к практике пхова, перед непосредственным совершением которой нужно было прочитать обширную садхану и особым слогом припечатать все остальные (кроме макушки) отверстия тела, чтобы сознание не вышло через них. К тому времени с работы была срочно вызвана дочка моей второй мамы, которой было приказано где угодно купить белую материю и масло для наполнения масляных светильников (а время было уже позднее). Дочка примчалась со своей подругой, запыхавшаяся, и, зайдя в мамину комнату, отметила позже на кухне, что мама, «как ни странно, не стонет, лежит неподвижно». До неё ещё пока не дошло, что мама уже умерла, но никто ей впрямую этого не сказал, пока сама не догадалась.

Когда мы сидели с подругой дочки на кухне, Ген Пунцог вдруг очень громко стал произносить слоги «Хик» и пр. Это была практика пхова. Подруга испугалась и спросила меня, что он делает. Я объяснила.

После этого, Ген, Тензин, Долма и я вместе сделали практику у тела мамы, которая лежала со спокойным выражением лица, и мне пришло в голову христианское: «отмучилась».

В тот вечер Ген запретил нам сообщать новость о кончине мамы другим, видимо, для того, чтобы прилив народа не мешал её собственной посмертной медитации. Но мы с Тензином пошли в их фамильный монастырь Другпа Кагью, чтобы сказать другим дядьям (настоятелям монастыря) о кончине мамы и спросить, что делать. Это было уже около 10.30 вечера. Мы долго не могли разбудить настоятеля монастыря (дядю моего мужа), т.к. он, после проведения многочисленных молебнов, крепко заснул после 9 вечера. Несмотря на то, что у него в квартире при монастыре живут три собаки (одна из них – подлинная «лхаса апсо», очень красивая и добрая), и несмотря на весь их заливистый лай, мы пробудили его лишь через час после многочисленных звонков и стуков в дверь. Это было в 22.30.

Тем не менее, проснувшись и узнав о кончине мамы, он тут же стал составлять записи по гороскопу. Предварительно он узнал о годе её рождения (Собака), а также о годах рождения всех её домашних. Это имеет большое значение при составлении гороскопа умершего человека, – что нужно немедленно сделать, когда кремировать и в каком месте, когда можно дотронуться до тела умершего, и кто может дотронуться, а кто -- нет. В итоге дядя сказал, что, несмотря на пхову, тело мамы можно обмыть только к обеду следующего дня, а до этого к нему прикасаться нельзя. Т.к. она была рождена в год Собаки и умерла вечером, -- это признак того, что весь её жизненный срок исчерпан. (Я этому порадовалась, потому что у тибетцев считается, что, если человек при смерти не исчерпал ещё весь свой жизненный срок, в следующем рождении человеком он может умереть младенцем или двухлетним ребёнком, например....)

Также, по дню недели, он назначил срок кремации. Это могла бы либо пятница, либо понедельник, но, поскольку мама умерла в среду, до понедельника было бы долго ждать, а, при учёте её болезни... Пятница.

Кроме того, как только кто-то из тибетцев умирает, в Менцекхане – медико-астрологическом иституте в Дхарамсале, тут же заказывают «ци», т.е. прогноз на будущее рождение умершего и на то, какие молитвы следует для него читать, где хоронить и пр.

«Ци» было сделано уже на следующий день. В соответствии с этим расчётом и выполнялись все действия. Надо сказать, что мой муж и все остальные далеко не всё мне рассказывали, погружённые в свои заботы, но, как-то понимая тибетский язык, я до многого доходила сама.

Например, если моя вторая мама родилась в год Собаки, то нести её тело на место сожжения не имели право те, кто рождён в год Лошади, Свиньи или Петуха. Они даже не могли прикоснуться к её телу.

Во-вторых, в Дхарамсале есть два места кремации. Одно из них находится где-то в часе ходьбы от дома моей второй мамы, а второе – всего в 15-20 минутах ходьбы. Нам на этот раз выпал второй вариант, к счастью. Потому что ни о каком транспорте не может быть и речи – тело покойного, без одежды, лишь завернутое в белую простыню и обвязанное хадаками, кладут на носилки, и его несут до места сожжения четыре мужика, периодически меняясь с другими (учитывая, что годы их рождения благоприятствуют этому). Это целая процессия: впереди идёт человек, периодически дующий в белую раковину, за ним – человек, который несёт насаженное на палку изображение «Колеса сансары», носильщики покойного и остальные люди. К месту кремации принято приглашать 20-30 монахов, которые во время сожжения читают «Гуру-пуджу» и некоторые другие молитвы. Монахам и всем присутствующим подносят чай с хлебом, а монахам ещё раздают денежные подношения. Процессия отправляется к месту кремации в 5-5.30 утра.

Накануне закупаются дрова для сожжения, которые заранее размещаются на месте кремации. Кроме того, закупается специальный состав для того, чтобы усилить огонь. По тиб. (инд.?) «тил».

В общем, на следующее утро после кончины и вплоть до утра кремации дом умершего переполнен людьми: приходят женщины-родственницы или знакомые, чтобы работать на кухне, т.к. всем приходящим предлагается чай, все, кто знал покойного – с хадаками и подношениями, и т.д. Кроме того, нужно готовить еду для лам, с утра до вечера читающих молитвы за покойного, и для всех домашних или гостей. Нагое тело покойного, обмыв, заворачивают в белую простыню и отгораживают белой занавеской, на которую все прибывающие проститься вешают хадаки. Отдельно кладутся конверты с денежными подношениями. (При обмывании тела моей второй мамы было замечено, что из её ноздрей вытекли красная и белая капли – признак того, что сознание покинуло тело).

При этом никто из тибетцев, пришедших проститься, не плачет и не стенает. Все постоянно считают мани и, общаясь друг с другом на кухне или в других местах, шутят и даже могут посмеяться. Все заняты своим делом: а дел после смерти близкого человека у тибетцев выше крыши (на все 49 дней)! Это и заказы молитв во всех монастырях, и закупка продуктов, и чтение ритуалов, и даже лепка из цампы символов животных, благоприятных или неблагоприятных для умершего (по годам), которые обязательно надо расставить в восьми направлениях вокруг дома с соответствующими записками, накануне кремации!

Я, честно говоря, была поражена тем, сколько людей пришло прощаться с моей второй мамой на следующий день после её смерти. Люди шли непрерывным потоком... Это говорит об общности тибетцев, особенно, «землячества», чему в Тибете всегда придавалось и придаётся огромное значение даже в эмиграции.

Всех прибывших приглашали попить чаю. Они садились на кухне, где не для всех хватало места, честно говоря, и просто какое-то время проводили в непринуждённых, добрых разговорах. Опять же, о «безвременной кончине» мало кто говорил. Тибетцам понятно, что жизнь кончается, когда кончается карма.

Хочу отдельно сказать о братьях покойного мужа моей второй мамы. Все они – йогины-нагпа традиции Другпа-Кагью, двое из них – настоятели соответствующего монастыря в Дхарамсале, один – йогин-отшельник (Ген Пунцог, мастер Шести йог Наропы, который ухаживал за мамой почти целый год), и один, которому уже за восемьдесят – нагпа, которого приглашают тибетцы читать молитвы у них дома. Несмотря на их уже преклонный возраст, они могут с утра до ночи читать молитвы, а на сон у них уходит всего два-три часа. Сегодня они возглавляли похоронную процессию, шли впереди всех, и никто не мог за ними угнаться. Это – результаты практики.

Ну вот... А теперь – о самом ритуале сожжения, это не для слабонервных. В кострище помещают тело покойного, нагое, сладывая его (её!) ноги в позу лотоса. После этого всё тело обливают чем-то вроде бензина. И сверху кладут дрова. И поджигают.... С молитвами, периодически подбрасывая в костер «тил», чтобы он горел быстрее. Через два часа все уходят, т.к. костру нужно основательно догореть, на что может уйти пара дней. (И тогда человек, отвечающий за это дело, сгребает останки – кости и череп -- в отдельный сосуд и отдаёт родственникам). Но я с мужем и его дядей осталась сегодня, т.к. нужно было посмотреть, как именно догорают останки. Только убедившись в том, что все сгорит, как надо, мы ушли...

Наверное, это звучит дико для многих, но такова реальность здесь, в Дхарамсале. За неимением «небесного погребения».

Ну, а сегодня и в последующие 49 дней – опять же, непрерывные подношения торма и молебны... Не поминки с водкой, а именно молитвы без сна и покоя. И подношение «сур» трижды в день. Вот как тибетцы заботятся об умерших.

Прошу прощения за «натурализм», но, опять же, мне кажется, это полезно для тех, кто хочет медитировать о непостоянстве и смерти. Просто поэтому я здесь об этом и рассказала. Была бы польза...

Это -- дань её памяти.


Только пощадите мои чувства и не глумитесь над этим.